Цена вопроса (сборник)  - Альбина Нури

Мама и дядя Валера примчались в больницу через час после того, как туда доставили Веру Береславовну и Кольку. Её увезли, и мальчик, которого медикам удалось-таки оторвать от пострадавшей и осмотреть, остался в больничном коридоре один. Никаких повреждений у него не обнаружили и велели ждать родителей.

Когда в коридор ворвались мама и дядя Валера, он сидел на кожаном диванчике рядом с большой искусственной пальмой в кадке. Заплаканная мама судорожно вцепилась в Кольку, совсем как он сам недавно в Веру Береславовну, прижала к себе и, давясь слезами, принялась просить прощения, что оставила его одного. Как будто, если бы она в этот момент была не в санатории, а на работе, ничего бы не случилось. Колька успокаивал её, говорил, что всё уже позади, ничего страшного, он жив и совершенно здоров, а с Верой Береславовной скоро тоже всё будет в порядке.

Мама немножко успокоилась, перестала плакать, попросила рассказать, что случилось. Колька стал рассказывать, вспомнил, как Вера Береславовна закричала, как она лежала без сознания, а он подумал, что она умерла, не выдержал и разревелся. Теперь уже мама принялась его утешать и говорить, что всё будет хорошо, Вера Береславовна скоро вернётся домой…

Так они по очереди плакали, уговаривали и успокаивали друг друга, пока не вернулся дядя Валера с новостями. Оказывается, пока они тут рыдали на два голоса, он разыскал врача и выяснил, что у Веры Береславовны ушибы, сотрясение головного мозга и перелом левой ноги. Как сказал доктор, легко отделалась. Мама и Колька опять чуть не заплакали – на этот раз от облегчения и радости.

– А я-то хороша: сижу, реву, а к врачу сходить не додумалась! Слава Богу, ты сразу сообразил, – сказала мама.

Дядя Валера и дальше вёл себя так же. Без суеты и лишних вопросов делал именно то, что больше всего требовалось в настоящий момент: гладил бельё, готовил, раскладывал по термосам еду и отвозил в больницу, объезжал аптеки в поисках нужного лекарства. Когда Вере Береславовне разрешили вставать, и выяснилось, что она никак не может научиться передвигаться с помощью костылей, он прикатил откуда-то кресло на колёсиках.

Однажды вечером, вскоре после аварии, Колька сидел дома один. Мама дежурила в больнице, дядя Валера был на работе. Он выключил телевизор и отправился чистить зубы: пора ложиться спать. По пути в ванную внезапно вспомнил, что завтра литературная викторина! Ему поручили сделать ромашку: в середине – жёлтый кружок, а на лепестках – вопросы. Колька совершенно забыл и про викторину, и про ромашку, и сейчас заметался по квартире в поисках бумаги, ножниц и клея. «Ничего, – успокаивал он себя, – успею. Хорошо ещё, что вспомнил, а то схлопотал бы пару и вдобавок подвёл весь класс».

Часа через полтора ромашка была почти готова: лепестки, правда, получились не совсем одинаковыми по размеру, а строчки с вопросами ползли вкривь и вкось, но в целом Колька остался доволен результатом. Теперь раскрасить сердцевину в жёлтый цвет – и можно вздохнуть свободно.

Самое страшное случилось, когда работа была практически завершена. Колька неаккуратно задел локтем баночку с водой, та опрокинулась и залила водой злополучный цветок. Это была катастрофа. Ромашка безнадёжно испорчена – не высушить. Бумаги больше нет – он её всю извёл, пока вырезал лепестки. На часах – почти одиннадцать вечера, все магазины закрыты.

Когда Колька уже всерьёз решил, что жизнь кончена, в замке заскрежетал ключ. Дядя Валера оценил масштабы бедствия, задал сражённому отчаянием мальчику пару вопросов, снова куда-то ушёл, и его долго не было. Вернувшись, положил на стол толстую пачку цветного картона.

– Не было белой бумаги, – пояснил дядя Валера. – Но ничего, не расстраивайся. Будем делать цветик-семицветик. Зато, это самое, красить не придётся.

Он по-прежнему к месту и не к месту вставлял свою нелепую приговорку, но Кольке больше не хотелось называть его «Это-Самое». Даже про себя.

Они принялись за работу. Колька то и дело клевал носом, и дядя Валера отправил его спать. Проснувшись утром, мальчик обнаружил, что тот уже уехал. На столе лежал красивый цветок с аккуратными, по линеечке, вопросами на ярких лепестках.

Веру Береславовну выписали за неделю до Нового года. К её возвращению домой мама с Колькой нарядили большую искусственную ёлку – пушистую и очень похожую на настоящую. Развесили по комнатам разноцветные гирлянды, на окна наклеили снежинки и звёздочки.

Украшения и ёлку Колька и дядя Валера покупали в огромном супермаркете. Полная пожилая кассирша спросила:

– Что это у вас всё в двойном экземпляре?

– Так нам, это самое, две квартиры надо украсить!

А Колька прибавил:

– Нашу и бабушкину.

– Подарки Дед Мороз сразу под обе ёлки складывать будет? – Кассирша улыбнулась, и на щеках у неё появились ямочки.

– Деда Мороза не бывает! – строго ответил Колька.

Ответить ответил, а сам потом подумал: наверное, он всё-таки существует. Ведь кто-то же исполнил его самое главное желание.

В будние дни утро Савельева начиналось с журчания электронного будильника, поставленного на шесть тридцать.

Жена просыпалась моментально, распахивала глаза, как заводная кукла, и пару мгновений смотрела прямо перед собой, сосредотачиваясь. После этого вскакивала и устремлялась в новый день, больше уже ни на секунду не замедляя темпа. Делала гимнастику, спешила в душ и через полчаса выходила оттуда причёсанная, со свежим макияжем. Подходила к кровати, на которой Савельев делал вид, что спал, и говорила:

– Вставать пора.

Он громко, со стоном зевал, хотя сна давно ни в одном глазу, и садился в кровати, стараясь одновременно попасть руками в рукава халата, а ногами в тапочки. Кровать скрипела, Савельев хрустел суставами. Потом вставал, раздвигал шторы, впуская в спальню утренний свет, и брёл умываться.

В ванной было влажно и пахло Юлиной парфюмерией. Савельев захлопывал за собой дверь, и каждый раз ловил себя на мысли, как ему не хочется выбираться наружу из этой тёплой ароматной берлоги.

Когда он, наконец, попадал на кухню, его уже ждал завтрак. Всегда один и тот же набор: кофе со сливками, бутерброд с сыром и овсяная каша. Аппетита не было, но Савельев послушно жевал и прихлёбывал.

Жена к тому моменту обычно одевалась в прихожей, чтобы выйти из дому без двадцати восемь и прибыть на работу к половине девятого. Она никогда никуда не опаздывала, потому что пунктуальность, по её мнению, – главный критерий, отличающий приличного человека от неблагополучного. Помимо этого, приличные люди не повышают голоса, не берут в долг и не выпивают больше двух бокалов вина за вечер.

Иногда Савельеву страшно хотелось заорать, напиться в дымину и взять в кредит миллион. А ещё – спросить, стал ли её утренний поминутно расписанный ритуал результатом долгих тренировок с секундомером в руке? Или она родилась такой – раз и навсегда знающей чего хочет, что правильно, а что глупо и нерационально?